Читаем без скачивания Хемлок Гроув [любительский перевод] - Брайан МакГриви

Питер почесал лицо.

– Это мое лицо, – ответил Питер. – Цена – мое человеческое лицо.

Роман поднялся, положил руки в карманы, словно хотел пройтись, отдышаться. Но остался на месте. Он просто стоял тут, на ступеньках, рядом с Питером, и держал руки в карманах.

– Николай, правда, пересек океан с листьями кувшинок на ногах? – спросил Роман.

– Нет. Он украл машину на ближайшей ферме и продал ее за билет на самолет.

– О, – удивился Роман.

– Мне понадобится жир от бекона, – сказал Питер. – Много.

– Ладно.

В Доме Годфри Роман стоял над чугунной сковородой, полной бекона, скворчащего и плюющегося жиром, как на мини-шабаше у костра, когда почувствовал, как пара рук массажируют его шею.

– Полагаю, – начала Оливия, – тут достаточно холестерина, чтобы впасть в старческий маразм.

Роман поправил лопаткой бекон на сковороде.

– Все закончится сегодня, – сказал он. – Сегодня мы убьем его.

Она пожала плечами. – Включи вытяжку, а то свининой воняет просто невозможно.

Закончив, Роман вылил жир в банку, а бекон завернул в вощеную бумагу и отложил для Шелли. Он направился к своей машине, Оливия последовала за ним и положила руку ему на плечо. Он обернулся к ней и постыдился своей мягкости в церкви, обернувшейся черствостью здесь, с ней. Он собирался помочь Питеру. Ничто не помешает ему помочь Питеру.

– Ты не мог бы уделить секунду своей матери? – спросила она.

Он изучал ее лицо, сохраняя суровое и жесткое выражение. Она держала тонкий черный кейс.

– Пожалуйста, Роман, – сказала она.

Он положил банку на пассажирское сиденье, она взяла его за руку и повела назад в дом. Она перетащила большое напольное зеркало из гостевой спальни в патио. На его овальной поверхности был изображен волк, простыми линиями прорисованный белым лаком для ногтей, с красной точкой на груди. Сердце. Она вручила ему кейс и сказала открыть. Внутри находился маленький декоративный топорик с двойным лезвием. Он был сделан из серебра, ручка выполнена в виде двух переплетенных змей с расплющенными у режущей кромки головами. Топор был отполирован до блеска, но это следствие косметического ухода: без сомнений, он был очень-очень древним. Она подвела его к зеркалу и встала позади. Положила руки ему на плечи и сказала посмотреть в стекло, что он и сделал. Она спросила, что он видит.

Он не понимал.

– Я вижу нас, – ответил он.

– Приглядись.

Он встретился с отражением ее глаз, его веки затрепетали, незримые пальцы вынырнули из тьмы и окутали его зрение, все потемнело. Но был еще звук. Его уши наполнились звуком пульса, но не его собственного. Он чувствовал, как пульс звенит во всех нервных окончаниях, и взглянул снова: он видел сквозь покровы теней, как солнце пробивается через облака, и знал, что стоит на пороге, что реальность – это зеркало, и сердце волка в нем, живое и бьющееся, вот, что его мать хотела, чтобы он увидел.

Это было его Убийство.

Роман поднял топор над головой и почувствовал затылком улыбку матери, и опустил топор прямо в нарисованное, но бьющееся сердце.

Разбившееся стекло привело Романа в чувство, он отшатнулся, задыхаясь и потея на морозном воздухе. Оливия вынула топор из расколотой деревянной рамы и, положив его обратно в кейс, вручила Роману.

– Постарайся не потерять его, – сказала Оливия, – он многое повидал.

Роман не знал, что сказать. У него не было слов для благодарности. Она приложила ладонь к его лицу и произнесла:

– Нам не нужны слова.

Ты Пошевелилась

Закат в 16:55. Наверное, ты захочешь это знать.

16:12

Шассо очнулась и увидела ангельские крылья. Они были нарисованы на стене над ней, цвета ржавчины и предзнаменования, одновременно проклятие и благословение для глаз смотрящего. Она попыталась пошевелиться, но обнаружила, что запястья и ноги скованы ее собственными наручниками. Перекатилась на бок. Пол, на котором она лежала, был покрыт бумагой и осколками, несколькими ярдами дальше виднелась дверь, ведущая на основной этаж сталелитейного завода, часть котла Бессемера просматривалась над перилами лестницы. Она перекатилась на другой бок. Там, на полу, была другая пара крыльев, и еще больше таких же на потолке. Нехотя, она восхитилась увиденным: художественный дух в его чистейшем проявлении, не предназначенный для глаз живых. Но, что было более актуально для ее разведки – сам художник отсутствовал, оставил ее на какое-то время одну, а совсем близко было западное окно, улыбающееся осколками битых стекол, как сломанными зубами, через которые виднелось заходящее солнце, изумительно обрамленное верхушкой холма и полотном облаков, как выглядывающий Божий глаз, удивительный и неповторимый взгляд, как каждый закат в ее жизни. Итак, ей дан еще один дар, два краеугольных элемента сценария «убежать и скрыться»: время и возможность.

Она перекатилась на живот и подползла к стене. Вдруг ей пришло в голову, что она больше не ощущает запах мочи, которую использовала для маскировки следов, и теперь, что важнее, для своего предполагаемого бегства, значит, она была без сознания день или больше. Она была вымыта, ее одежда постирана. И она чувствовала между ног странное, но знакомое присутствие: продукт женской гигиены, слишком длинный и неподходящий для нее, не самая любимая марка. Значит, по меньшей мере, два дня, если это было правильное время ее цикла. Она не могла соединить свои последние воспоминания с нынешним положением, но теперь не важно как она попала сюда, важнее – как выбраться. С трудом она смогла встать на трясущиеся колени, подтянуться на подоконнике и перевести себя в стоячее положение. Начала поворачиваться, для устойчивости упершись локтем, затем поднесла пластиковые наручники к осколкам стекла и принялась совершать ими пилящие движения. Руки. Те скромные придатки без зубов и когтей, обеспечившие маловероятное доминирование обезьяноподобного гомо сапиенса над другими хищниками. Она представляла руки, что вымыли ее, переодели и засунули в нее тампон, те, что она собирается вырвать из плечевых суставов и, прости Господи, прибить их к входной двери. Возьми же меч: его свет дает веру…

Внезапно наручники соскользнули, и ее руки повисли плетьми, стекло встретило плоть ее ладоней и треснуло, когда она упала на спину. Больно, но на боль нет времени; она вытянула руку, оценивая повреждения, и кровь бесстыдно закапала из-под кусочка стекла. Она зажала осколок между зубов и вытащила его, сжала покрепче и, поднеся к нему наручники, наконец-то разрезала их. Но победа была коротка: она чуть не проглотила стекло, когда услышала над головой шум поворачивающегося каменного колеса.